Неточные совпадения
Но когда выехали они за ворота, она со всею легкостию дикой козы, несообразной ее летам, выбежала за ворота, с непостижимою силою остановила лошадь и обняла одного из
сыновей с какою-то помешанною, бесчувственною горячностию; ее опять
увели.
Семья Тита славилась как хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда
уводил с собой двух
сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
— Моего
сына убил… Того, первого… — шептала Авгарь, с яростью глядя на духовного брата. — И отца Гурия убил и моего
сына… Ты его тогда
увозил в Мурмос и где-нибудь бросил по дороге в болото, как Гурия.
Отцу было не до
сына в это время, и он согласился, а мать была рада, что бабушка
увезет ее сокровище из дома, который с часу на час более и более наполнялся революционерами.
Когда его
увели, она села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба на людей, которые отнимают у матери
сына за то, что
сын ищет правду.
— Это мама
сына Степана Трофимовича всё профессором называет, — сказала Лиза и
увела Шатова на другой конец залы на диван.
Когда кузнеца
увели в острог, никто не позаботился о его
сыне, кроме сапожника. Он тотчас же взял Пашку к себе, Пашка сучил дратву, мёл комнату, бегал за водой и в лавочку — за хлебом, квасом, луком. Все видели сапожника пьяным в праздники, но никто не слыхал, как на другой день, трезвый, он разговаривал с женой...
Мать его, вероятно, несколько жадная по характеру дама, не удержалась, вся вспыхнула и дала
сыну такого щелчка по голове, что ребенок заревел на всю залу, и его принуждены были
увести в дальние комнаты и успокоивать там конфектами; другая, старая уже мать, очень рассердилась тоже: дочь ее, весьма невинное, хоть и глупое, как видно это было по глазам, существо, выиграла из библиотеки Николя «Девственницу» [«Девственница» («La pucelle») — знаменитая поэма Вольтера, имевшая целью освободить образ Жанны д'Арк от религиозной идеализации.]
Рашель все пугает меня, квакает: класс, класс! Какой класс? Это я — класс! Меня она и ненавидит. Да. Меня.
Сына увела, как цыган — коня. Ну — а внука не получит, нет! (Замолчала, думает.) Что-то мне нездоровится. Устала, что ли… Завари малины!
Отец собирался в следующую зиму
увезти последнего птенца восьмилетнего Петрушу к лифляндской генеральше Этинген, воспитывавшей своих внучат и любезно предложившей отцу поместить к ней же малрлетнего
сына.
Марфа Андревна подумала и, не доходя до своей спальни, вдруг повернула с прямого пути и стала тихо выбираться по скрипучим ступеням деревянной лестницы в верхнюю девичью. Тихо, задыхаясь и дрожа, как осторожный любовник, отыскала она среди спящих здесь женщин
сынову фаворитку, закрыла ладонью ей рот, тихо шепнула: «Иди со мной!» и
увела ее к себе за рукав сорочки.
Володя потом лежал, и ему к голове прикладывали полотенце, смоченное в уксусе. Послали куда-то телеграмму, и на другой день приехала дама, мать Чечевицына, и
увезла своего
сына домой.
Сын. А я думаю, что и его
увезу туда с собою. Просвещаться никогда не поздно; а я за то порукою, что он, съездя в Париж, по крайней мере хотя сколько-нибудь на человека походить будет.
Сын. Дай мне в себе волю. Я не намерен в России умереть. Я сыщу occasion favorable [Благоприятный случай (франц.).]
увезти тебя в Париж. Тамо остатки дней наших, les restes de nos jours [Остатки наших дней (франц.).], будем иметь утешение проводить с французами; тамо увидишь ты, что есть между прочими и такие люди, с которыми я могу иметь societe [Общество (франц.).].
Филицата (Зыбкиной). Угомони ты его! Он теперь уснет, как умрет. А
сына твоего я с собой
уведу.
Бурмистр. Никогда он, коли паспорта выдано не будет, не может
увезти ни тебя, ни
сына. Что тебе этим хоша бы себя и барина тревожить. За беглых, что ли, он вас предоставить хочет? Вот тут другой помещик сидит, и тот тебе то же скажет.
Да, его гоняли всю жизнь! Гоняли старосты и старшины, заседатели и исправники, требуя подати; гоняли попы, требуя ругу; гоняли нужда и голод; гоняли морозы и жары, дожди и засухи; гоняла промерзшая земля и злая тайга!.. Скотина идет вперед и смотрит в землю, не зная, куда ее гонят… И он также… Разве он знал, чтó поп читает в церкви и за что идет ему руга? Разве он знал, зачем и куда
увели его старшего
сына, которого взяли в солдаты, и где он умер, и где теперь лежат его бедные кости?
Жених пополовел — в лице ни кровинки. Зарыдала Марья Гавриловна.
Увели ее под руки. Гаврила Маркелыч совсем растерялся, захмелевший Масляников на
сына накинулся, бить его вздумал. Гости один по другому вон. Тем и кончился Машин сговор.
В соседней деревушке, в убогой глиняной лачуге, лежала больная старуха-китаянка; при ней остался ее
сын.
Увезти ее он не мог: казаки угнали мулов. Окна были выломаны на костры, двери сняты, мебель пожжена, все запасы отобраны. Голодные, они мерзли в разрушенной фанзе. И вдруг до нас дошла страшная весть:
сын своими руками зарезал больную мать и ушел из деревни.
— Да, да, проклятые «навозники»
увезли моего
сына…
Приехавший на похороны брат мужа Екатерины Семеновны Похвисневой, занимавший в Москве одно из видных административных мест, принял после похорон несчастного самоубийцы опекунство над
сыном Павла Семеновича и
увез его, вместе с мамкой, которая осталась при ребенке, уже отнятого от груди, в качестве няни, в Москву.
Читатель, без сомнения, догадался, что Сергей Дмитриевич под угрозой
увез Екатерину Петровну из Москвы на самом деле не для нежных воспоминаний сладких поцелуев прошлого, а лишь для того, чтобы обеспечить себе привольное будущее: он ни на минуту не задумался уничтожить когда-то близкую ему женщину, которая стояла преградой к получению его
сыном Евгением, опекуном которого он будет состоять как отец, наследства после не нынче-завтра могущего умереть Петра Валерьяновича Хвостова, — Талицкий навел о состоянии его здоровья самые точные справки, — завещавшего все свое громадное состояние своей жене Зое Никитишне, в которой он, Сергей Дмитриевич, с первого взгляда узнал Катю Бахметьеву.
Герасим Сергеевич, после похорон любимой жены, не пожелал остаться в Серединском, которое по его распределению имений принадлежало его
сыну Николаю, и приказал
увезти себя в Москву.
Это исчезновение живого человека было, на самом деле, до того полно и бесследно, что Ольга Николаевна Хвостова, ничего, кстати сказать, не знавшая о делах
сына и радовавшаяся лишь его успехам по службе, так как Петр Валерианович хотя писал ей, исполняя ее желание, не менее раза в неделю, но письма его были коротки, уведомляли лишь о том, что он жив и здоров или же о каком-нибудь важном случае его жизни, как то: получение чина, ордена — встревоженная его продолжительным и ничем необъяснимым молчанием, сама поехала в Новгород и там узнала лишь, что
сына ее куда-то
увезли, но куда — этого не мог ей никто сказать, так как никто этого, и на самом деле, не знал.
Да, как он держан? Видела ли я его раз в неделю, в последнее время? Не знаю. Вставала я в то время, когда миссис Флебс
уводила его гулять, а потом целый день меня не бывало дома. Кое-когда я слышала из детской его хныканье. Вот и все. У меня совсем не было
сына.